«Люстрации не имеют никакого значения и смысла, если все останется по-прежнему»

— Россия представляет три кандидатуры в Парламентскую ассамблею Совета Европы. В 12-м году она утвердила Дмитрия Дедова. Он был судьей Высшего арбитражного суда, и он при этом профессор юридического факультета МГУ.

Это довольно традиционная для российских властей кандидатура. О нем никто ничего раньше не знал, он не очень публичный человек, при этом никто про него ничего плохого сказать не мог, а это одно из ключевых требований к кандидатам на должность судей. В отличие, например, от делегатов в ПАСЕ, которые могут быть какие угодно, радикально-фриковые. Нашу делегацию возглавляет депутат Госдумы Толстой. И до настоящего времени все кандидаты, которых выдвигала Россия – это либо дипломатические работники с юридическим образованием, либо какая-то профессура, либо действующие и бывшие судьи. Не были предложены кандидатуры практикующего юриста или правозащитника. И это стало в прошлый раз предметом скандала, который вызвало обращение в суд адвоката Каринны Москаленко. Она судилась с Минюстом из-за непрозрачности процедуры, из-за невозможности выдвинуть свою кандидатуру, из-за непонятного состава комиссии и прочее. Судебный процесс она ожидаемо проиграла. Теперь начата новая процедура отбора кандидатов в судьи.

— Впервые это публичная история. В прошлый раз конкурс не объявлялся публично, а в этот раз не только был скромно написан на сайте Минюста, но его еще подхватили разные хэндхантерские агентства, которые пофорсили эту вакансию. Я думаю, что у Минюста довольно много будет работы по отбору кандидатов.

Можно сказать, что процедура так проходит впервые в истории, по крайней мере, в России. До 5 октября 2020 года кандидаты могли подать документы в Минюст. Затем будет стадия формального отсева, то есть, проверки комплектности и правильности заполнения. Затем будет отбор с собеседованием и с проверкой знаний одного из официальных языков Совета Европы, это английский и французский.

Требования такие, что кандидат должен знать один из языков хорошо, второй может знать пассивно и, в случае его избрания, берет на себя обязанность подтянуть второй язык до рабочего состояния. Следующий дедлайн для российских властей наступает 10 мая 2021 года, когда они должны представить в ПАСЕ три кандидатуры. Требования к кандидатурам такие – как минимум, одна из них должна быть женщиной и, как минимум, один из них должен быть мужчиной. Это единственное формальное требование к тройке. У самих кандидатов должен быть бэкграунд в сфере прав человека. И это было претензией ко всем предыдущим кандидатам на должность судей, потому что ни у кого из них такого бэкграунда не было. Моя цель и задача заключается в том, чтобы запустить прозрачность этой процедуры, чтобы было понятно, из кого состоит комиссия. Благодаря судебному разбирательству Каринны Москаленко стало известно, что комиссия состоит из представителей МИД, Администрации президента, Министерства юстиции, Федеральной палаты адвокатов. Позиция суда Московского городского суда в том числе была в том, что последнее слово в выборе кандидатов остается за президентом России, хотя формально нигде это не записано.

— Да.

— Вторая задача заключается в том, чтобы добиться выдвижения хотя бы одного практикующего юриста и правозащитника в тройке этих кандидатов в ПАСЕ. Это могу быть я, это могу быть не я. Будет ли такой юрист выдвинут, я не знаю, но в логике действий российских властей этого ожидать не приходится.

С другой стороны, нужно понимать и некоторые другие вещи. Во-первых, Россия, несмотря на кажущееся негативное отношение к Европейскому суду по правам человека и к Совету Европы, в реальности находится в очень хорошем периоде взаимоотношений с Советом Европы. Год назад разрешился наконец многолетний кризис взаимоотношений, который начался еще в 2014 году в связи с аннексией Крыма, когда российскую делегацию лишили голоса в ПАСЕ, а потом на следующий год продлили это решение. Со своей стороны российская делегация хлопнула дверью и сказала, что мы больше там участвовать не будем, мы вообще не будем платить взносы в Совет Европы.

Россия обеспечивает примерно 25 процентов всего бюджета Совета Европы. Год назад это все разрешилось, продвинулись некоторые системные вопросы. Сейчас у нас принимается несколько законов, которые вытекли из конкретных решений и позиции Европейского суда по правам человека. На прошлой неделе вступил в силу закон о праве осужденных отбывать наказание по месту жительства близких родственников.

На повестке стоит удаление железных клеток из судов, а возможно, даже вслед за ними и стеклянных аквариумов. Третий, гораздо более общественно значимый сейчас, это закон о домашнем насилии с охранными ордерами, который с большим трудом пробивает себе дорогу. Но, судя по всему, есть некоторые договоренности между Советом Европы и российскими властями о том, что этот закон будет принят. Можно перечислять, там десяток разных тем, которые улучшили нашу с вами жизнь в России на системном уровне благодаря Европейскому суду по правам человека. А мы, естественно, не будем скидывать со счетов тысячи отдельных заявителей, которые смогли добиться справедливости, компенсации и отмены приговоров. У нас в работе есть дела несколько человек, которым отменили приговоры и даже отпустили из тюрем на основании решения Европейского суда.

Должность судьи Европейского суда от России – это не политическая должность. Он не определяет ни работу Секретариата, ни работу самого суда. Там 47 таких судей, они все решения принимают коллегиально.

— Абсолютно. А в выдвижении на должность правозащитника есть некий символизм. Нас все критикуют за нарушение прав человека, а вот смотрите, мы правозащитника выдвинули в судьи, – это может быть политически использовано. Не то, чтобы я на это сильно рассчитываю, но если это анализировать, то никаких особых рисков и проблем для российских властей от такой кандидатуры или одной из трех таких кандидатур нет.

— Конечно же судья не вправе ни с кем общаться про какие-то дела, это просто табу. Судья не может в папочке дел что-то приоритизировать и положить наверх, в том числе и потому, что это коллегиальный орган.

Но вообще участие юриста и правозащитника в качестве судьи имеет большое значение. Это человек, который разделяет либеральные ценности, у которого есть известная репутация, который давно в этой сфере. И будет примерно понятно, каким образом он видит те или иные жизненные ситуации с точки зрения прав и свободы человека. Там есть разные судьи, в том числе очень консервативные, в том числе очень радикальные в своих высказываниях. Там есть судьи, которые не чураются дымоходных высказываний и, например, говорят об этом в своих «особых мнениях».

В целом в Европейском суде преобладают консервативные взгляды. И в этом смысле наличие еще одного судьи, который будет разделять либеральные взгляды очень важно с точки зрения влияния на общую внутреннюю атмосферу и решение ключевых вопросов общеевропейского свойства.

Европейский суд движется, например, в сторону признания того, что пожизненное лишение свободы нарушает Конвенцию. Это обосновывается тем, что у человека должна быть надежда, у человека должно быть ожидание свободы и какая-то внутренняя мотивация, почему он должен социализироваться, улучшать собственное поведение. Если у человека нет перспективы освобождения, ему не к чему стремиться.

Напомню, в России сейчас уже больше двух тысяч осужденных отбывают пожизненное лишение свободы, ни один из них на свободу не вышел, несмотря на то, что некоторые отбывают наказание уже больше тридцати, тридцати двух лет. Это не однозначная история, и публика по-разному к этому относится, но вот это пример, когда отдельный судья может повлиять на общую картину мира. Кстати говоря, Дмитрий Дедов в своих взглядах, в том числе в публичных оценках эволюционировал с того момента, как стал судьей Европейского суда.

— В правозащитную сторону. Он стал точно гораздо лучше понимать этот предмет, по сравнению с тем, когда он только приступил к своим обязанностям. Можно посмотреть на его «особые мнения».

— Хороший вопрос. Я бы не называл это консерватизмом, я бы называл это скорее государственничеством.

— Самое известное в правозащитных кругах особое мнение Дедова по делу «Баев и другие против России», это связано с ЛГБТ-прайдом. И он там очень неоднозначно и очень двусмысленно попытался обосновать идею, что, дескать, гомосексуалы вправе и должны больше заниматься защитой собственных прав, чем публично заниматься демонстрацией гомосексуальности. Этот месседж был очень негативно воспринят в ЛГБТ-сообществе, и Дедов подвергся жесткой критике. Это «особое мнение» и этот стиль находятся в тренде государственной политики в отношении ЛГБТ.

— Самое интересное, что в других делах, даже в громких политических делах, по «Болотному делу» или по Навальному, Дедов не заявлял «особого мнения», он как раз разделял общую позицию коллег в том, что права человека были нарушены.

— Во-первых, люстрация – это законодательное решение, то есть должен быть принят федеральный закон, и если он будет принят, тогда должны быть какие-то процедуры.

И люстрация – это не развешивание на столбах бывших сотрудников. Когда мы говорим о люстрации, то понимаем, что людям запрещаются, например, определенные виды государственной службы в связи с тем, что они имели отношение к чему-то в прошлом. Узость или широта зависят от формулировок. Грубо говоря, при формулировке, что человек имел отношение к органам государственной безопасности до 1991-го года, получается довольно узкая группа, но, может быть, довольно влиятельная. Или – любой человек, который до 1-го января 2020-го года служил в органах внутренних дел, а также его близкие родственники, и это будут миллионы россиян. То есть, всегда имеет значение, о чем конкретно мы говорим.

Люстрация – это не очень правозащитный институт и не очень правосудный в том смысле, что это институт, который нарушает презумпцию невиновности. Людей ограничивают в правах не потому, что их конкретные действия признаны незаконными и в рамках привлечения к ответственности, а потому что они когда-то имели отношение к чему-то, законному на тот момент. В большой степени все будет зависеть от того, каким образом будут происходить политические изменения в стране, какими они будут, какие силы придут к власти и какие ценности они будут разделять.

К примеру, если придут какие-нибудь ультраправые, то, может быть, мы с вами очень не хотели бы, чтобы они использовали институт люстрации, потому что неизвестно, кого они люстрируют и какие будут последствия. Во-вторых, люстрация – это точно не то, с чего нужно начинать. Начинать нужно с того, чтобы осудить какие-то вещи, в том числе из нашего с вами прошлого, которые до сих пор не были осуждены в достаточной степени, не были проговорены. И наша советская инквизиция, и какие-то события, которые были в нашем прошлом, еще не проговорены и оценка им не дана. Более того, не дана еще оценка и событиям, которые происходили в последние годы.

Давайте проговорим с вами российско-украинские взаимоотношения, российско-грузинские, сбитый малазийский боинг.

Далее, большое значение имеет, что мы с вами будем делать с точки зрения реформ и каких-то изменений государственного аппарата. То есть, люстрации не имеют никакого значения и смысла, если все останется по-прежнему и ничего другое не будет изменено.

А как мы с вами будем дальше двигаться? А как будет работать суд? А как будет работать полиция? А что у нас с центром «Э»? А как у нас будет работать Следственный комитет? И когда станет понятно, что люди, которые пришли к власти, адекватно понимают, и им можно доверить реформирование страны, тогда для достижения этих целей можно обсудить вопросы, связанные с тем, кого допускать к замещаемым должностям.

— Понятно, что примеры кошмарного правосудия есть в любом российском регионе. Мы с вами говорим про дела в отношении политических и гражданских активистов. Во-первых, в Москве уже ушедшая в отставку Ольга Егорова выстроила за двадцать лет абсолютно жесткую вертикальную систему суда, где фактически каждый последний мировой судья подчиняется лично Егоровой и указаниям из Московского городского суда. Сказали – судить так, будут судить так. Кто против, того изгоняют.

Будет ли что-то меняться со сменой председателя Московского городского суда, я не знаю. Во-вторых, московские суды привыкли судить конвейерно. В-третьих, Москва очень близка к федеральному центру. И политическое влияние администрации на судей гораздо сильнее, чем в регионах.

В Москве практически невозможно добиться привлечения к уголовной ответственности полицейского, на это прям табу. В Москве практически невозможно выиграть судебный иск против властей в любой форме. Что бы вы ни обжаловали, насколько бы доказанной ни была ваша позиция, если вы выступаете против властей, в московских судах вы проиграете. Чем дальше от Москвы, особенно на восток, тем все больше и больше возможности защиты в судах. Есть феномен Дагестана. В Махачкале все абсолютно дела в отношении участников протестных акций разваливаются в судах, а их десятки на протяжении нескольких последних лет. Почему так происходит, не знаю. Про Чечню я настолько хорошо не знаю, но наши стереотипы по поводу Северного Кавказа разбиваются на практике, потому что далеко не так все плохо в реальности.

Есть многие другие истории, о которых на самом деле можно бесконечно рассказывать. Но даже Питер уже получше, чем Москва.