«Я горжусь тем, что дожила до уголовного дела и не прогнулась»

— Сразу напрашиваются Кафка и Оруэлл. Правда какой-то сюрреализм, потому что я до последнего не верила, что будет возбуждено уголовное дело по такому нелепому поводу. Я до последнего не верила, что оно дойдет до суда и до последнего не верила, что прокурор потребует реальный срок. Все это случилось. То чувство облегчения, которое мы все испытали и я, в первую очередь, выйдя из зала суда – это слабое утешение. Слабое разбавление абсурда, потому что ну не хватало еще в колонию уехать. В принципе в последний день я думала как раз об этом, что если все так гладко складывается, то, блин, – это реально прямая дорога в колонию. Это странное чувство, когда ты понимаешь, что все ненормально и ты ничего с этим сделать не можешь.

— Я родилась в Пскове и провела здесь раннее детство. Потом меня увезли в поселок, родители уехали загород поближе к фабрике, где они работали. Потом я вернулась учиться и жить в Псков.

— У меня была какая-то смутная попытка поступить в СПбГУ, меня там жестоко завалили на вступительном экзамене. Я решила не повторять такие попытки. Отучилась в Пскове, а это первый шаг, чтобы остаться в родном регионе. Мне нравилась моя работа и то, что я делаю. Потом я уехала на несколько лет в Саратов за деньгами, работала там (вправительстве Саратовской области, прим. автора) и поняла, сравнивая города, что Псков мне больше нравится. Со временем ты отучаешься жить в больших городах, ходить по шумным улицам. Мне уже не хотелось никуда уезжать. Плюс такое ощущение, что и здесь кто-то должен работать, и здесь кто-то должен остаться. Эта земля тоже заслуживает специалистов.

— Когда я выбирала профессию этих рисков и в помине не было. В 2002 все было еще очень благостно. Да, уже был Путин, было известно, что он кагэбэшник, но еще сильна была тенденция демократических 90-х, того духа свободы, с которым страна вырвалась из Советского Союза. Я видела и по своим родителям, и по друзьям родителей, что они вздохнули свободно, когда началась перестройка, гласность, несмотря на нищету, криминал вокруг, бардак и беспорядок. Но больше всего бесило то, что люди с деньгами и возможностями получают неограниченную власть.

Никто не думал, что будет развиваться ситуация в этом направлении: что люди с деньгами и возможностями будут получать все больше власти, узурпируют эту власть и останутся с этой властью навсегда. Люди дышали свободой и думали, что свободы будет еще больше.

Когда я шла в журналистику, я с удовольствием шла в эту профессию. Я видела в ней тот самый демократический институт, тот самый важный элемент построения новой лучшей России, которая нам всем была нужна в тот момент. Было больно видеть, как начиналось постепенное сжимание рамок свободы, постепенное наращивание барьеров вокруг. Было очень грустно, что многие этого не замечали категорически, кто-то замечал, но оправдывал, кто-то считал, что так и надо. Для меня не было неожиданностью прийти к той ситуации и к тем рискам, к которым мы сейчас пришли.

— Я не думаю, что когда-то этого не было. Пола Хлебникова убили (в 2004 году, прим. автора) Был пример с Юрием Щекочихиным (умер в 2003 году, обстоятельства смерти не до конца ясны, прим. автора), потом в 2007 году был пример с Анной Политковской (убита в 2006 году, прим. автора). Я как раз тогда освоилась в профессии, но еще не устала от всего. И эти примеры были постоянно перед глазами. Были примеры как игнорируют журналистов, выгоняют, началась цензура. Не осознавать эти риски было наивно.

— Первое место работы в журналистике – газета «Псковская губерния». Меня взяли сразу на ставку обозревателя.

— У нас главной темой довольно быстро стала защита объектов культурного наследия. Все скандалы, связанные с этим, были у нас на страницах. Тема с Домом привратника, как молодой предприниматель взял руины в центре города, восстанавливал под кафе и был вообще молодец: вкладывал свои деньги, выполняя все рекомендации специалистов, что было большой редкостью в те времена. Через 10 лет у него отжали этот домик. Когда он все построил, ему не дали зарегистрировать право собственности.

Я писала потом еще раз об этой истории статью «Росмясорубка». Все закончилось тем, что он по суду восстановил сроки исковой давности и отсудил деньги. Не все, но значительную часть. И это, конечно же, публикация про десантников в 2014 году. После всей этой истории в 14 году я ушла из «Псковской губернии».

— Сложно загадывать так далеко в нашей стране. Я бы себя хотела видеть профессором журналистики в нашем Псковском Госуниверситете. Сейчас это совершенно нереально, даже когда стали преподавать журналистику в ПсковГУ. Туда позвали преподавать безусловно профессиональных и опытных журналистов, но неконфликтных людей. Я конфликтный человек, меня туда никто не позовет.

Но на самом деле, мне так нравится моя работа, которой сейчас занимаюсь. Сидеть редактировать тексты, разбирать интересные истории, помогать молодым журналистам писать.

— Не знаю.

— Говорили об этом с главным редактором «Псковской губернии» Денисом Камалягиным. И он говорит, что дает лет 10 всей этой системе на то, чтобы побарахтаться. Мне почему-то кажется, что меньше. Я неистребимый оптимист и верю в лучшее. Ну не может так долго быть плохо, это ненормально.

— Ну да, меня исторические примеры ничему не учат. Мне кажется, что должно кончиться уже сейчас.

— Маятник должен качнуться в другую сторону. Это пике в адок уже затянулось и надо возвращаться в нормальную человеческую реальность. Невозможно все время идти по пути ужимания свободы, сокращения прав, всех возможностей и наращивания социального дисбаланса. Все, достигли этих выдающихся целей, куда еще. И пора уже отшатнуться обратно. Наверное это мой природный идиотский оптимизм, но мне кажется, что максимум плохого мы уже достигли. В современном информационном обществе, в глобальном мире пойти опять до расстрелов – это было бы чересчур.

— Все мы испытываем страх довольно регулярно: и когда неловкое движение рулем на дороге, и когда кошка прыгает на тебя внезапно, и когда тебе прокурор говорит «Шесть лет лишения свободы». Это все страшно. Вопрос не в том, что ты его испытываешь, а в том, что ты ему либо подчиняешься, либо ты пытаешься держать себя в руках.

— Обыск. Представьте себе вторжение кучи незнакомых людей, враждебно настроенных, которые роются в твоих личных вещах.

— Оно испортило мне жизнь. У меня были очень благостные ожидания от этой жизни. Я приходила в журналистику и мне казалось, что все будет прекрасно: сейчас будем жить так как живет весь цивилизованный мир. Мы этого заслуживаем и мы так не живем. Я получила хорошее образование, я освоила замечательную профессию. Я должна много здорово увлекательно работать и замечательно зарабатывать. У меня должен быть большой дом с садом, хорошая машина. В моем городе должны быть хорошие дороги, хорошие рестораны, театры, красивые парки.

Где это все? Где эти деньги, которые заработала наша страна на невероятных ценах на нефть? Почему эти прекрасные парки расположены в частных имениях наших чиновников в Италии? Почему так? Я считаю, что 20-летние правление Путина – это новый застой.

— Надоедает повторять одно и то же и видеть, что все это уходит в песок.

— Мы говорим друг с другом, но мы говорим не для своих соратников и союзников. Мы говорим для другой стороны. Мы хотим, чтобы они услышали, что мы правы. А они не слышат.

— Я имею в виду настроения лиц, принимающих решения. Настроения той корпорации, которая ответственна за реальные изменения в стране. С общественным мнением все в порядке. Я не верю сейчас, что у Путина есть большая поддержка, что есть поддержка у ФСБ, у силовиков, у этих олигархов, у этой Госдумы. Про нее вообще все в России забыли. Поймайте любого человека на улице, он найдет, в чем упрекнуть власть на любом уровне.

Сейчас мне прислали ссылку на новый законопроект. Об этом надо начинать орать. Внесение изменений в федеральный закон «Об информации». Там предлагается заменить слова «Информация, содержащая призывы к массовым беспорядкам, осуществлению экстремистской деятельности» на «Информация, содержащая обоснование и/или оправдание осуществления экстремистской деятельности, включая террористическую деятельность, призывы к осуществлению экстремистской деятельности, массовым беспорядкам».

— Во-первых. А во-вторых, если они сейчас вместо конкретных призывов к осуществлению массовых беспорядков введут обоснование или оправдание, то это значит, что любая статья про митинги, про протестные акции, про сопротивление полиции, да про все что угодно означает возможность преследования. Статья об экстремизме – широченная, туда внесено все на свете. Речь по-моему идет о блокировке сайтов. И, конечно, они опять прикрываются заботой о подрастающих поколениях. И это потрясающая цитата из пояснительной записки: «При этом прославление нацизма и других человеконенавистнических идей представляется как право на свободу выражения мнения». Да покажите мне хоть где-то в СМИ прославление нацизма.

— Как можно не говорить правду? Как можно не говорить то, что ты думаешь, очевидные вещи. Значит все же не совсем надоело. Не настолько меня это достало, чтобы уйти в садовники. Утомляет отсутствие перемен, несмотря на то, что ты делаешь все, что от тебя зависит. Утомляет, расстраивает и демотивирует. С другой стороны, если ты считаешь это правильным, ты не можешь перестать это делать. Приходится писать об одних и тех же проблемах, потому что они никуда не исчезают.

— Тем, что я дожила до этого уголовного дела и не прогнулась.

— Вы сейчас удивитесь, но мне перевернули жизнь книги Карлоса Кастанеды. Идея о чувстве собственной важности, которое одолевает нас всех и с которым нам, в первую очередь, нужно справляться. Идея об индульгировании, о том, что мы ноем и отдаем себя своим собственным проблемам на съедение. Идея о домашних тиранах про людей, которые существуют специально для того, чтобы сделать тебя сильнее. Все они вошли в мою жизнь.

— Да, но многих же мотивирует что: «Мы за стабильность, мы за Россию, мы за все хорошее, поэтому мы за Путина. Мы смотрим телевизор и ничего другого не смотрим, не читаем и поэтому верим в это все». Для себя это люди объясняют хорошими мотивами, а не тем, что им нравится этот застой и воровство, поэтому давайте голосовать за этого человека. Они не видят выбора. Когда им этот выбор дают, они выбирают главу району из партии «Яблоко», например. Почему «Яблоко» в нашей депрессивной области выигрывает? Потому что они это делают, они стараются. Если таких политических сил будет больше в России, то будут за других людей голосовать.

— Сегодня я их уже не понимаю.

— Я не хочу никого судить. У всех есть потребности и желания, есть мечты. Вопрос в том, как найти способ эти мечты осуществить. Таких вариантов у нас не так много. Мало нормальных работодателей, государство захапало себе все. Захапало себе кучу экономики, вся социальная сфера – государственная, культура – государственная. Все деньги у государства. Как можно укорять людей, которые идут работать в госкорпорации, в областную газету или на телевидение, если больше идти работать некуда. Условий для частного бизнеса практически никаких, НКО загнали в подвал. Я не могу их упрекать. Другое дело, если человек добровольно идет работать пропагандистом или пиарщиком, потому что это прямая работа на укрепление этого чудовищного бардака. Этого я не понимаю.

— Я пыталась, но все равно вытягивают в это.

— Хотелось бы сказать «Доказать свою невиновность», но обидно сводить свою жизнь к уголовному делу. Я не думала о том, что в жизни должна быть цель. Жизнь настолько прекрасна сама по себе. Меня всегда утешает одна вещь. Космос бескрайний и безжизненный, и есть только одна маленькая планета, на которой зародилось вот это все. И как бы это все между собой не ругалось, как бы это все не таскало друг друга в автозаки – это жизнь и она уникальна. И ей необязательно иметь цель.